Песок был его близким другом. Единственным, если быть точным. Хотя остается вопросом, можно ли вообще назвать дружескими отношениями столь 
странный способ взаимодействия. Они оба были довольно молчаливыми собеседниками, но за долгие годы между ними сложилось в некотором смысле взаимопонимание. Когда они находились вместе, могли на некоторое время быть самими собой, без шелухи и грохота, который частенько оставляли позади. Спустя столько лет сражений они, можно сказать, словно старые супруги, «притерлись». Им стало друг с другом почти спокойно. Пустыня и ее песок принимали Сукуну именно таким, какой он есть. Жестоким, неуравновешенным, злым, неугодным, непонятым. Но без напускной величественности, без перегруза эмоций и угроз. Без показательной невероятной силы. Без груза прожитых лет. Без долгих поисков, то и дело оказывающихся абсолютно ненужными, бесплотными. Только он и стихия. И оба сметают все на своем пути.
О прошлом он старался не думать. Вспоминать минуты, часы, годы слабости? Нет, увольте, он отрицал их существование. Отказывал даже своим мыслям в тех воспоминаниях. Но тут, на поле боя, когда кроме пепла ничего не осталось, этот серый песок будто вынуждает его вспоминать.
Там, где начался его путь, сила значила буквально все. Один маленький проступок — и ты труп. Так случалось со слабыми. Но когда у тебя есть сила, с тобой считаются, тебе позволено то, что не позволено другим. На это у них были свои причины. Держись!
Руками за край земли...
Держись из последних сил,
Из грязи, как хочешь, ползи.
Из грязи, как хочешь, ползи!Песок и буря не щадят никого, никого не спрашивают о самочувствии. Они забирают у тебя все, если ты не выстоишь и не дашь им отпора. Их племя училось тому, что видело, а видело оно боль и страх, порожденные суровой непогодой. Поэтому Сукуна быстро понял, что полагаться на кого-то кроме себя смертельно опасно. Стоило на секунду расслабиться, отдать бразды правления в чужие руки и можно прощаться: с личностью, свободой, правом на существование. Право на жизнь он вырывал себе зубами, словно куски окровавленной плоти из еще живого зверя. Шаг за шагом он двигался вперед, карабкался на пьедестал, сбрасывая со ступеней всех, кто мог ему помешать. Точно также, как пустыня и другие люди никому не отдавали предпочтений, так и он стал беспощаден к соперникам и друзьям. Уж если природа никогда не задумывалась, убивая слабаков и глупцов, то с чего бы ему становиться чьим-то спасителем?
Он многому научился за все те годы, что пыль и песок изматывали его слабую и неприметную душу. В детстве, или том, что теоретически можно назвать детством просто в силу количества лет, что он успел прожить на этой земле, он не обладал никаким талантом, кроме беззаветной и яростной воли к жизни. Ему не оставалось ничего, кроме как учиться воровать, грабить, убивать. И не попадаться. Кочевые племена не любят преступников. Но уважают силу. И так уж выходит, что почему-то именно преступники, злостные и грубые, недостойные даже называться людьми, становятся у них во главе и начинают охоту на других преступников, чтобы те случайно не заняли их место. Сукуна не осознавал этого до некоторого времени, но интуитивно, наощупь понимал, как устроен мир, в котором он родился. И ему не оставалось ничего другого как создавать видимость подчинения закону. И продолжать, продолжать, продолжать обходить его со всех сторон, стоит кому-то отвернуться. Так он познакомился с коварством и хитростью. Начал видеть людей насквозь. Разучился доверять. Стихия не думает о чувствах других, она проверяет их на прочность, пока те не сломаются. 
Он собирал трещины, что оставались после его прибытия. Это была его личная коллекция потерь, которым он сам послужил причиной.
Он стремился стать сильным и впитывал, словно воду впитывает грязная тряпица, всякое слово, вылетавшее из мудрецов. Он просил, требовал знаний, часто вырывал их силой. Ему ничего не стоило замучить человека до смерти, чужие страдания стали для него не больше, чем шорох песчинки на ветру. С кем-то он даже был добр, с большинством — свиреп. Он знал, что обычной физической силы, которую он обрел с годами тренировок, совершенно недостаточно, чтобы победить в этой страшной гонке на выживание. Так он познакомился с магией. И там удача обошла его стороной. Никаких талантов, никакой радости открытий. Только злоба, бесконечная, яркая злоба, толкающая делать следующий шаг и не сбиваться с пути. Сукуна ненавидел все вокруг. Мир отвечал ему взаимностью. И тем не менее, ему удалось победить.
Постепенно он действительно добрался до вершины. Магия все же поддалась, сломалась от его неостановимой жестокости. Он заставил ее подчиняться также, как поставил на колени врагов. Силой. Упорством. Злостью. Нельзя сказать, что этот путь был быстр или прост, но, упорствуя в своей цели, он даже не заметил, как оказался там. И хотелось бы сказать, что на этом все и закончилось, он смог почивать на лаврах собственных трудов, но даже среди кочевников, где изменение собственного положения, казалось бы, не редкость, вернуться из князьей обратно в грязь было предельно просто. Ослабить хватку, отпустить челюсть... И вот ты уже мертв. Сукуна прекрасно видел, что каждое его движение под прицелом. И если в красивых дворцах достаточно выставить охрану перед своей комнатой, то здесь от кровавой бойни тебя спасет только другая кровавая бойня. И так он начал войну, в которой планировал потопить всех, кто осмелится выйти против него.
Поле боя — все равно что музыка. Стройные удары барабанов, протяжные стоны труб, истошные плачи флейт. Всего лишь шаг вперед, он тут же отдается вдалеке мучительным всхлипом боли. Он вскидывает руку, и через долю секунды звук замолкает, словно Сукуна — искусный дирижер, движению которого подчиняется каждый солдат-струна на этом выжженном поле. Но здесь нет ни окрестра, ни музыкальных инструментов. Лишь люди. Испуганные, отравленные чужими речами люди, что бросаются друг на друга с остервенелостью диких животных. И Сукуна, способный разорвать любого из них с помощью легкого движения пальцев. Ему не жалко их. Он хочет танцевать, перепрыгивая с тела на тело (что соратников, что врагов, ему нет до этих ярлыков никакого дела), вызывать все новые и новые звуки, показать эту мелодию отчаяния и страха каждому, что находится здесь. Но пока он не может себе такого позволить, потому что, увы, ему все еще нужны эти хрупкие безнадежные создания.
Сукуна способен заменить армию, это правда, но пока он не настолько силен, чтобы сметать с лица земли целые государства. Пока у него есть союзники, с мнением которых приходится считаться. И пока они все еще полезны. Не то чтобы Сукуне и правда было до них хоть какое-то дело, но жизнь научила его идти на некоторые уступки и хитрости. А как известно, если перебить всех во время одной битвы, на следующую никто не пойдет. Поэтому пока Сукуна держал себя в руках. «Беспощаден к врагам, милостив к союзникам» — так про него шепчут в этих широких каменных коридорах, а Сукуна страшно раздражается где-то внутри, пряча мысли за отвратительной белозубой усмешкой. Политика — явно не его любимое занятие. Он вырос там, где уважают силу и ум, а не умение трепать языком и вовремя спрятаться за чужими спинами. Стоит этим самым союзникам сплоховать, он не оставит от них и мокрой лужи. Так называемые друзья считают его своим непобедимым оружием, но они не задумываются даже, что удержать его в узде никому не по силам. Он все еще впереди.
Ему нравилось быть впереди, даже если это значило так много хлопот. Ему нравилось внушать трепет и ужас, видеть, как многие из них дергаются, когда он смотрит на них в упор. Эти жалкие попытки не показаться слабым никогда им не удавались. Неужели было так сложно признать себя букашками и просто отступить? Сказать ему что-то вроде «Сукуна, мы подчиняемся тебе, позволяем тебе делать все, что ты захочешь, только не убивай нас!» и перестать брыкаться? Хотя Сукуна в детстве, конечно, прекрасно понимал их чувства. Он и сам ведь когда-то был… слабым.
Но на самом деле это безумно утомляло. Все эти приспособленцы, плетущие интриги за спиной и начинающие блеять, стоит ему повернуться. Возможно, именно поэтому его прозвали жестоким? Он не задумываясь убивал всех этих пауков, не умеющих выбирать сторону. У Сукуны также можно «ушей», как и глаз, они слышат все и отовсюду. И он прекрасно знает, кто сегодня клянется ему в верности из страха, а завтра, все из-за того же страха спешит его предать. И, честно говоря, он уже ужасно устал от этих дворцовых показательных интриг. Мир всегда говорил с ним посредством крови и боли. И только им Сукуна научился верить.
В крови и боли он потопил многих и не собирается останавливаться. Взять хотя бы вот это поле. Еще несколько часов назад оно было заполнено телами — мертвыми огрызками подобия армии, что осмелилась бросить ему вызов. От этих людей он не оставил ничего, только пепел. Поле горело недовольно и неумело, но Сукуна хотел показать, что будет с теми, кто встанет у него на пути. Запах горелого мяса вперемешку с железом крови не оставлял никакого простора для фантазии. Только боль потери, страх и тяжелые клубы черного дыма.
В народе его, кажется, прозвали Королем демонов? Что ж, Сукуна был рад, что весть о нем и его деяниях разносится за горы и леса. Их клан давно покинул пустыню и ступил на неизведанные земли, но места здесь были почти мирными, а Сукуна стремился принести всюду кусочек бури, что вырастила его самого. Он нес ее за собой, словно тяжелый кровавый плащ, собирающийся со временем из тел, что он оставляет на пути городов и сел. И пусть это поле станет напоминанием. Черным куском бесплодных земель.
Его солдаты давно собрали здесь все трофеи, еще до того, как Сукуна здесь все поджег. А он все не мог уйти, любовался пепелищем, так напоминавшим ему родные просторы. Ему все хотелось прикоснуться, почувствовать песчинки меж пальцев, но пепел похож на песок лишь внешним видом. Песчаной буре он и в подметки не годится. Это поле, некогда богатое и плодородное, теперь отдавалось серой пустотой потери. Те самые звуки, вызывавшие когда-то трепет у Короля демонов, он не услышит еще очень долго. Пока ему остались лишь крики ужаса. И металлический привкус крови в воздухе.
Тишину ночи нарушили крики. Сукуна думал, что уже все вернулись в лагерь, поэтому нарушение своего уединения он воспринял как личное оскорбление. Эти мерзкие звуки людских голосов, этот вызывающий тошноту смех ему очень не понравился. Ему не потребовалось много сил или особых умений, чтобы добраться до людей, потревоживших его покой. И как раз вовремя. Он встал чуть в отдалении и с интересом смотрел за разыгравшимся перед ним спектаклем. Солдаты — а это явно был кто-то из его людей — выглядели прескверно. И отвратительно. Сукуна предполагал, что некоторых могло сильно впечатлить то, что они увидели на этом поле. Но что ему за дело до неженок.
Стоило пьянице отхлебнуть из горла бутылки, как голова его покатилась с плеч. Стоявший рядом с ним солдат закричал от ужаса. Но сейчас Сукуне не нравилась эта музыка. Вторая покатилась следом. Еще один сорвался с места. Сукуна хмыкнул и взмахнул рукой, перерубив сразу троих оставшихся. Не место в его войске таким отбросам. Человек, назвавшийся слепым, даже бровью не повел. Белоснежные волосы и кожа, не тронутая солнцем, выдавала их главное отличие. И как эти простолюдины королевскую особу не признали? Интересный экземпляр.
— Ну что, красавица, раз уж так хотела познакомиться, снимай повязку, посмотрим на твои чудные глазки, — проговорил он с издевкой и широко улыбнулся.
