Когда-то этот тронный зал вызывал восхищение, но это было так давно, что он совсем забыл те чувства, которые испытывал, впервые приехав в пять лет в величественную Инсомнию, встречающую их парадом, салютами и ярким вечером. Тогда, совсем мелкого, Равуса невероятно впечатлили огромные аквариумы, олицетворявшими собой кусок океана. Он восхищался историей этого города и его воинами-защитниками, и тогда ещё мечтал стать одним из них. Но очень скоро он выучил жестокий урок – Инсомния никогда не была столпом мира и спокойствия. По сути, она была ничем не лучше империи – просто брала то, что ей нужно было, пока это было выгодно. И после начался долгий период его возвращения в этот самый зал для того, чтобы забрать кольцо и сесть на трон. Он считал, что достоин, потому что был лучше Региса. Потому что он сам никогда бы не отступил и не сбежал, бросив союзников. Очевидно, короли древности были иного мнения. Наверное, его это должно было сломить, но не сломило.
Гордость, злость, обида, бессилие – о, это всё тошнотворным комом стояло в горле, но ему пришлось с этим справиться. Двенадцать лет он служил Нифльхейму, не позволяя себе ровным счетом ничего, даже видеться с сестрой чаще положенного. Двенадцать лет он выслуживался перед теми, кто хотел бы уже давно избавиться и от него, и от Лунафрейи, потому что весь их род – препятствие, которое надо устранить. Но Равус в этом разделял взгляды империи: его сестра не должна быть никак связана с родом Люциев, как не должна помогать им. Он ручался за неё раньше, но, когда она сбежала, ситуация значительно ухудшилась. Нифльхейм должен был объявить на неё охоту, обвинив в предательстве, но, что хуже, он знал, куда она направлялась – к чёртовому Ноктису. И он знал, что её ждёт рядом с этим бесполезным, слабым мальчишкой, который не смог её защитить.
Тогда Равус был согласен на что угодно, лишь бы поскорее вернуться в строй, и разрешил министру Беситии провести над собой опыт, приделав магитех руку. Самые паршивые две недели, что ему доводилось переживать, что, впрочем, сглаживает общая картина его жизни. Но он вернулся, получил больше силы и даже нашёл Луну… и всё это для того, чтобы в итоге согласиться принести её в жертву ради… всё того же бесполезного недокороля, который теперь бесполезно спал в кристалле.
Когда-то у Равуса были желания и цели. Теперь у него нет ничего, даже смерти. Поэтому вид тронного зала не пробуждает в нём ровно ничего, как и не вызывает желания занять этот трон. Ему больше некого защищать, а значит, очень многие (если не сказать, что все) вещи утратили своё значение. Остался лишь Ардин Изуния, канцлер, которого он привык избегать с малых лет, но общение с которым никогда не мог предотвратить. Этот человек всегда вызывал беспокойство, не смотря на всё своё дружелюбие. А, может, именно благодаря ему и вызывал отторжение. Его улыбки, льстивые вежливые речи, елейный голос и хитрый взгляд выбивались из общей картины Флёре, которую тот быстро разделил на чёрное и белое. Равус заточил себя под вид послушного солдата (иначе ему в империи было бы не выжить, а тем более его сестре), и ему было привычней и проще общаться приказами. Но канцлер Изуния так умело это игнорировал, что это… почти раздражало. А ведь он не должен был испытывать раздражения, ему должно было быть всё равно. Но, сколько бы он ни молчал, сколько бы не отвечал почти грубо (почти – потому что он обязан был выказывать уважение старшему по званию и не мог позволить себе слишком неуважительных высказываний), Ардину это совершенно не мешало приятно проводить время за беседой с ним. Даже если говорил он один.
К несчастью… без канцлера он бы и не поднялся до такого высокого звания так быстро. Тогда Равус ещё не мог понять, какая ему в этом была выгода, но всё равно не доверял ни минуты. Сейчас он тоже не понимает, почему Ардин его просто не убил, хотя мог это сделать, - и до сих пор может, - в любой момент. Демонический яд, который проникал в организм от магитех руки, начал менять Равуса ещё год назад. Он никогда об этом не говорил, но это проявлялось даже внешне, чего скрыть он уже не мог. Его левый глаз поменял цвет, а волосы из русых стали пепельными, но это была мелкая жертва, которую он готов был принести. Он бы умер ради сестры, если бы это значило, что взамен она могла бы жить счастливо и в безопасности.
Но, вместо этого умерла Лунафрейя, а он остался жив. У него было пять месяцев с редкими передышками на тихое уединение, чтобы в полной мере обвинить себя во всех грехах и собственных ошибках, но каждый раз, когда он об этом думал, то понимал, что просто не смог бы сделать больше. Короли древности всё равно его отторгли бы. Лунафрейя всё равно, как жрица, пожертвовала бы собой ради избранного короля, и весь мир всё равно ждал бы этой битвы. Поэтому остатки ненависти и раздражения Равус направил именно на саму эту систему и богов, которым не могли не потешить своё эго очередными жертвами в свою честь.
Он мог бы злиться, конечно, на Ардина, но это было ещё более бесполезным занятием, чем заниматься самобичеванием. За пять месяцев он уже успел убедиться, что мечом его не убить. Столкнуть с крыши здания не получится (как минимум, у него есть эти чёртовы способности), травить его тоже бесполезно. Ардину вообще не нужно есть, но даже когда они от скуки пили чай, никакая полынь не могла возыметь нужного эффекта. Через пол часа максимум он всё равно снова начинал говорить.
В редкие моменты Равус чувствовал душевное единение разве что с Ифритом, когда они вдвоем молчали. Насколько он желал убить богов, настолько же с этим ему было приятно проводить время. Но это никогда не длилось долго. И в очередной раз, когда они обменивались молчанием, их прерывает общий знакомый. У Ифрита выдержка потрясающая, и Равус расстраивает сам себя тем, что с первыми звуками на его лбу между бровей появляется складка, выражающая недовольство.
Девять лет и семь месяцев. Ещё девять лет и семь месяцев, если кто-то из них (очевидно, что Флёре) не умрёт раньше. Иногда ему интересно, до каких пор Изуния собирается держать его рядом. Позволит ли увидеть Ноктиса? Удастся ли Равусу хоть чем-то помочь избранному королю, единственному, видимо, кто сможет справиться со всеми невзгодами и бедами этого мира? Да и нужна ли ему эта помощь?
Но задать Ардину хотя бы один вопрос – значило проявить свою заинтересованность. И Флёре искренне беспокоился, что его могут воспринять не так. Не дай бог некогда канцлер Изуния решит, что он тоже хочет поговорить. Вероятно, тогда потом озвучиваемых слов может увеличиться раза в три.
Кстати, шутки у него тоже дурацкие. И всегда такими были. Равус в ответ лишь скрещивает руки на груди и мельком с завистью смотрит на Ифрита – хотелось бы ему иметь столько же спокойствия.
- Прошу обращаться ко мне… - «соответствующе» недоговаривает Флёре и замолкает, нахмурившись ещё больше. У него больше нет ни титула, ни звания, ни должности. Он давно не главнокомандующий и, уж тем более, не принц. Он даже не знает, кем теперь больше является – человеком или демоном. В общей мрачной картине он продолжает частично выделяться белым пятном, но наполовину он так же пронизан чернотой. Точно так же, как и канцлер больше уже не канцлер, но привычка вежливого обращения осталась. По крайней мере, она выстраивала между ними дистанцию, не позволяя им походить на приятелей, друзей или каких-то давних супругов.
Тем не менее, стоит признать, что даже ему иногда становилось скучно.
- … она не смогла вас убить, - быстро закончил Равус начатое Ардином предложение. Это единственная интересная концовка истории, которая могла бы быть, но если бы она произошла, то рассказывать её было бы некому. – Прошу прощения, я испортил рассказ, перейдя сразу к финалу?
Он мог бы уйти под тысяча и одним предлогом прямо сейчас. Но, не смотря на свою отстранённость и явную критику, ему всё же хочется услышать историю до конца. Может, это из-за любопытства – выжила ли его давняя знакомая, что не имело, по сути, никакого значения. Может… только может, и это пугало больше всего, он начинает думать, что подобные рассказы могут быть интересней простого спокойного молчания.
Девять лет и семь месяцев.
