"Спину ровней, принцесса. Вам не к лицу сутулость", -
Вечно учил профессор, словно туман седой.
"Ну-ка, лопатки вместе! Что ты опять согнулась?
Выпрямись, как на мессе. Славно. Вот так и стой.
Хоть в будуаре тёмном, наедине с повесой,
Хоть пред толпой народа, хоть пред лицом врага...
Чтоб ни случилось в мире - спину ровней, принцесса,
Если вам хоть немножко честь своя дорога".
Ветер внезапно наступившей талигойской зимы бьется в свинцовые стекла будуара. Катарина Ариго-Оллар, восемнадцати весен от роду и королева Талига, стоит выпрямив спину с неестественным, почти болезненным усилием.
Прямо, — шепчет ей что-то внутри, — хоть спину сломи, но стой прямо.
Платье. Темно-серое, суконное, без единого намека на вышивку или драгоценную отделку. Закрытое наглухо, от высокой, чуть тугой горловины до запястий, с жесткой шнуровкой. Оно скрывает хрупкость ее стана, делает фигуру бесформенной. Ни румян на бледных щеках, ни кармина на губах, которые сейчас бескровны. Ничего, что могло бы привлечь взгляд, возбудить интерес.
Серая мышь в королевских покоях.
Это ее бунт. Единственный, на который хватает духа и который не заметит никто, кроме, быть может, придирчивых придворных портретистов.
В ладони, спрятанной в складках серого сукна, она сжимает янтарные четки. Гладкие, теплые бусины. Единственный намек на что-то личное, не королевское. Она перебирает их большим пальцем, механически, снова и снова. Каждый бугорок, каждую трещинку в застывшей смоле знает наизусть. Катари сжимает их так, что на ладони остаются алые вмятины. Четки не молитву шепчут, а счет: один… ты - бастард, два.... твой муж — пустая корона на троне… три… сейчас войдет мужчина, который станет твоим позором и щитом… Янтарные слезы деревьев. Ей бы плакать янтарем.
Король… Фердинанд. Его слова все еще жгут, как пощечина, хотя были произнесены с отеческой, почти жалостливой снисходительностью. "Защита, дитя мое. Нам нужна твердая рука. Маршал Алва… он согласился. Прояви благоразумие. Это для твоего же блага, для блага Талига."
Защита. Какое емкое слово для столь бездонной пропасти. Защита от кого? От придворных волков? От призрака ее сомнительного происхождения, который, как зловонный туман, уже витал по коридорам дворца, подогреваемый шепотами Штанцлера? Или защита его, короля, от неудобной, слишком юной жены, которую он приобрел, как дорогую безделушку, а теперь не знает, куда пристроить? "Согласился". Словно речь о принятии должности, а не о… о чем это? О соучастии в унижении?
Холод проникает сквозь стекло, сквозь шерсть платья, пробирается к самым костям. Катари не двигается. Стой прямо. Дрожь, которую она чувствует где-то глубоко внутри, в животе, в коленях, не должна вырваться наружу. Она закусывает внутреннюю сторону щеки, пока не почувствует солоноватый привкус. Боль помогает. Немного. Будуар погружается в сумерки. Слуги не смеют войти без зова, а звать она не будет. Слышит тиканье массивных напольных часов в соседней зале. Каждый удар отдается в висках. Он идет.
Рокэ Алва. Гроза врагов Талига. Человек из стали и льда, как говорят. Его взгляд на советах всегда был острым, оценивающим, лишенным тепла. Что он видит, глядя на нее? Юную дурочку? Пешку? Обузу? Дорогу к власти? Нет. Не думать. Нельзя.
Ее протест смешон. Платье почти как у служанки, отсутствие красок на лице. Кому какое дело? Королю? Он уже все решил. Маршалу? Он придет за тем, что ему обещано. Придворным? Они увидят лишь то, что захотят увидеть, или то, что им прикажут видеть. Этот жест – для себя. Последний шепот собственного достоинства перед тем, как его растопчут. Я не хочу этого, — кричит что-то внутри, но крик бессильный, заглушаемый гулким стуком собственного сердца. Я королева. Я должна…Должна что? Смириться? Принять эту "защиту" с благодарностью? Сыграть роль, уготованную ей стариком-мужем и его верным мечом?
Шаги. Твердые, мерные, неспешные. Раздаются за тяжелой резной дверью будуара. Они гулко отдаются в тишине комнаты и в пустоте ее собственной груди. Катарина замирает. Веки смыкаются на долю секунды, словно она пытается отсрочить неизбежное. Пальцы на четках коченеют. Она чувствует, как ледяная волна страха и отвращения поднимается от пяток к затылку, сковывая тело, заставляя спину выпрямиться еще неестественнее, еще жестче. Стой прямо. Стой.
Дверная ручка поворачивается. Скрипят массивные петли. В проеме, залитом светом из коридора, возникает неумолимо четкая тень. Катари не оборачивается. Она продолжает смотреть в чернеющее окно, в свое бледное отражение. Маршал Алва переступает порог.
