Тишина чумной земли отдавала чем-то стыло-холодным под грудной клеткой — предчувствием опасности, что накатывает пробирающей волной ледяных морских путей, словно вглядываешься в темноту, пытаясь представить все то тревожное, что оказалось по ту сторону, пытаясь вообразить несуществующих монстров, чью нематериальность опровергнуть не можешь.
Там, где когда-то жизнь была, теперь лишь только рваные на лоскуты воспоминания, которые пытаются местные сшить в отчаянной попытке на чумной земле вырастить нечто новое — живое. Неисцеленная земля тянет гнилью и сыростью, мокрой шерстью, перегноем мха и травы, она под ногой тяжелой пружинит, словно топкое вязкое болото, готовое в любой момент тут же поглотить с головой. И лишь только еле видимые очертания плотных почерневших стволов деревьев совсем близко напоминают о том, что когда-то эта деревня вгрызалась в плодородное место, полное зелени и жизни, готовое кормить и согревать.
   Но не теперь.
Голос позади отдавал чем-то могильным, достаточно знакомым, он это утробное эхо слушал множество раз и, обернувшись, не удивился, увидев бледное лицо и сияющие магией глаза. Андуин лишь только головой покачал.
— Да, опасно. — Он приподнимает вымазанныу  в грязи игрушку как прямое доказательство произошедшего. — Особенно по ночам. Известно об этом что-нибудь?
Герои всегда отыщут для себя работы. Слуги короны, верные до любого преступления, или просто прожженные авантюристы, не знающие, как иначе жить, нежели странствовать по убитой проклятой земле, вгрызаясь в тайны, которые скрыты и похоронены, разрывая давно позабытые капища позабытой истории, только чтобы в очередной раз убедиться — сто или тысяча лет, а история не меняется. Она полна все теми же трагедиями, несоизмеримо тяжелыми.
— Несколько ночей назад из селения пропали все дети. — Андуин прячет перепачканную позабытую игрушку за пазуху и скрывает дрожащие пальцы за потрепанным плащом, измазанным у полов, оборванным по краям ветром, камнями и мелким зверьем, что попадалось на пути и было слишком агрессивным. Отцовский меч завернут в холщевину, спрятан острый клинок и перекинут сверху плаща позабытой реликвией — сейчас ему нет резона вытаскивать оружие, как нет и в принципе желания хвататься за холодящий эфес, от которого дрожь произошедшего электрическими разрядами растекается по венам.
— Никаких следов взлома или атаки на поселение, такое ощущение, что дети просто встали и ушли. — Андуин хмурится, смотря на черную опушку голого леса, воспалившимися чумными капилярами обнаженные ветви тянулись к желтоватому больному небу и где-то в груди зарождалась тревога — как нечто на уровне животных инстинктов, что предлагает бежать от проклятых земель подальше. — А те, кого удалось допросить из взрослых, говорят, что слышали через сон музыку, но никто так и не проснулся.
Он не мог точно сказать — навели ли на местных чары, проклятья или другие вещи, от которых магия искрится, но Тьмы, в том понимании, что он помнил, пока хранил в себе милость, что все еще отражалась в нем, Ринн не чувствовал, не ощущал. Хотя точно знал, что земли их мира полны шести космических элементов и готовы чуть ли не разорваться от их обилия — хаос и порядок в столь малой крупице их вселенной, огромной красной точкой притяжения для бесконечности.
— Я Мэтью. — Он уже почти что привык к этому имени, привык не вздрагивать, когда его окликают несуществующим человеком — он привык быть кем-то другим. Кем-то не таким поломанным и неправильным.
— На всякий случай предупреждаю — на хорошую награду лучше не рассчитывать. Это бедные люди в еще более бедственном положении. — Он плечами жмет, озвучивая то, что всегда витало в воздухе при событиях неприятных и решаемых только вмешательством извне. Здешние отправились в мертвые края явно не от хорошей жизни, с каким-то странным желанием на мертвом выстроить что-нибудь новое, живое. И поплатились за это самой высокой ценой даже не осознав, что ее с них снимут там, где не все законы доходят.